Сегодня мне снился сон

Ощущение кого-то чужого в комнате.

Дикое, непреодолимое усилие проснуться, жалкая попытка подняться над кроватью. И ощущение, странное ощущение тяжести на всем себе. У того, что давит на меня нет массы, нет формы, нет цвета и даже нет ничего визуального. Есть только чувство присутствия, которое угнетает, прижимает к земле и не дает не закричать и не повернуться. Потом ясно видятся в комнате размытые фигуры. В мантиях, темно серые, с яркими полосками поперек. Они заняты своими делами, прохаживаются по комнате и смеются.

А потом я просыпаюсь. Резко. Вижу свою обычную комнату. Все на своих местах. И тут до сонного рассудка доходит, что рядом с тобой что-то находится. Я его чувствую — от кончиков пальцев ног, потом всем телом, плечами, лицом. От него исходит тепло и какая-то скользкая и холодная тревога. Становится до тошноты противно, появляется рефлекторное желание оттолкнуть это от себя, отбросить. И тут понимаю, что и наяву не могу двигаться. Оно тут, в сантиметре от меня, оно для чего-то находится рядом со мной — так ужасно и противно. Но никак нельзя пошевелится. Ни руками, ни головой, даже сказать что-то нет сил. А потом оно протягивает ко мне худосочную, маленькую ручку, тянется ко мне. Неимоверным усилием получается таки перехватить ее, у самого горла. Ладонь полностью сжимается, а внутри кулака не остается никакого пространства.

И тут просыпаешься второй раз. В свой мир. И уже нет никакой смелости идти даже попить воды. Я начинаю боятся темноты, обостренный слух пугается даже стука когтей кошки о линолеум в коридоре, хочется пить, ужасно хочется, но страх оказаться одному в темноте вне постели еще больше. Хватает сил посмотреть только на часы. 7 часов утра означает, что через полчаса все проснутся, станет шумно и спокойно. Стоит подождать 30 минут и тогда можно будет встать и попить.

Открываю глаза уже в 2 часа дня. Первые пять минут уходят на то, что бы запомнить два сна. Да, сна была два — кроме вот этого был еще один. Его запомнить не получилось. Что там было — уже никто никогда не узнает. А потом — воды.

Laut und schriftlich

Некоторые вещи/мысли/идеи искажают свой смысл, если их сказать вслух.
А другие, если их написать.

Третьи же созданы для того, чтобы говорить о них. И только лишь это.
Что-то должно происходить только в реальном, осязаемом действии и это нельзя описать, потому что тогда не останется ничего важного и содержательного в таком описании. Seeing is believing.

Для каждой вещи есть своя форма существования. Неумело обличая ее в нестандартную для нее форму, она, то есть вещь или идея, утрачивает всю свою квинтэссенцию и вместо с тем становится глупой, пустой или даже пошлой.

Закройся в темной комнате. И будь там до того момента, пока не остановятся внутренние часы. А потом начни светящимся маркером писать на стенах что такое время. Без опоры на восход и заход солнца, без ориентации на окружающее тебя движения мира, без потока событий у тебя ничего не получится.

Прикоснись к своей коже подушечками пальцев. Проведи ими по ней ровно по линии французской письменной буквы T. Ты почувствуешь только себя. Но не сможешь в полной мере ощутить всю магию этого действия и не сможешь, никогда не сможешь, описать этого. Эти прикосновения можно объяснить только прикосновениями. К кому-то другому.

Нет никакого смысла описывать то, что можно только ощутить. Изменение формы существования несет только разрушение и уничтожение основного смысла такого события. И вызывает отторжение, которое проявляется только в полном отрицании. В отрицании права на существование. Pro forma и только pro forma. Ничего лишнего и каждому свое.
Неразумное транспонирование несет только разрушение и искаженное понимание окружающего.

Обижаться можно в соседней комнате

Я просто тряпичная кукла. Жалкая марионетка. Которая просто движется в круговороте и в потоке чужих и никчемных жизней.

Когда я закрываю глаза на минуту — то я просто вижу темноту, абсолютно ничего не вижу эти 60 секунд. Ничего я не могу создать и ничего не могу опровергнуть. Я просто теряю еще 60 секунд своей жизни. Я бог бы потратить их, чтобы съесть мороженое, окунуть руки в ледяную воду, чтобы почувствовать ее, мог бы поговорить с кем-то о чем-то. Почувствовать что-то новое и яркое, чего не было никогда до этого. Но у меня нет сил. Нет возможности управлять собой в полной мере. Ни собой, ни тем, что я делаю. Поэтому самое разумное, на что я могу потратить несколько минут — это просто закрыть глаза и подумать о себе и о тех, кого я люблю.

Если бы Создатель освободил меня хоть на мгновение от этого моего подчинения своему же разуму, то что бы я сделал? Наверно, попросил бы себе крылья. Чтобы пролететь над облаками. Или полюбил бы солнце, а не Луну, как это обычно я делаю каждую ночь. А может быть я бы захотел стать южным (юным?) ветром... Может быть научился радоваться каким-то мелочам — расцветшему цветку, упавшей капле, звукам города. И есть столько вещей, которым бы я захотел научиться у других людей. Рисовать, петь, ваять, а может просто творить что-то своими руками, хоть какие-то безделушки, но чтобы я мог вложить в них тепло своих рук и души.

Ведь никто не запомнит тебя только за твои мысли. И неважно, записаны они или только сказаны. Идеи будут жить вечно, но никто не будет знать, что они твои. Все твои следы легко стираются или теряются в инфосфере Земли. А ведь бессмертие — это когда ты живешь в памяти и разуме других людей. Физическое бессмертие тут — самое страшное, что может случится с живым существом. Самое страшное наказание — жизнь вечно в пустой комнате; целую вечность наедине с самим собой. Когда разум начинает переваривать самого себя и так вечно-вечно-вечно... Проблема в том, что два часа ночью иногда тянуться как вечность. А два часа утром проходят в два раза дольше, чем ночью.

Никто, никто не уверен в своем завтра. Ни маленькая травинка, ни столетнее дерево. Но почему только человек так мучительно думает об этом. Для животного нет ни завтра, ни вчера. Оно лишено этого понятия. И это делает их такими счастливыми. А может и наоборот. Может все счастье в том, что бы так мучительно и с болью думать об окружающем мире и своей роли в нем.

Чтобы я сделал, если бы знал, что живу последний день? Наверно, я бы улыбался весь день. И думал про каждого человека так — «Мы с тобой еще увидимся. За пределами этого мира. Где-то далеко. И секунда встречи там будет стоить много больше целой жизни тут».
Бред. Бред. Бред.

Amer

Горький. Светло-зеленый, прозрачный и перламутровый. На губах в мелкую сеточку. Сковывающий, отупляющий, заглушающий, связывающий. В самом начале в каком-то белом кристалле; рассыпающийся и рыхлый. Проводящий границу между реальным, окружающим, и тем самым «самим собой». Ограничивающий, тяжелый, свинцовый, пачкающий руки, приводящий к тупому бесчувствию, отрешенности, глупой лапидарности, идиотскому сознанию, и самое страшное, что горький, горький, горький... Рассыпающийся по поверхности в причудливые узоры, собирающийся в некоторых местах, такой незабвенный. Сохраняющий всех в таком виде, в котором застал — в незаконченном жесте, в недосказанном слове, в прерванном вздохе и в движении ресниц. И переносящий всю картину в другое измерение, отсекающий все ненужное и приводящее в восторг от наступающего спокойствия и возможности ничего не воспринимать и ни о чем не думать.
Хотя бы некоторое время. Хотя бы чуть-чуть.