Улыбчивый день

Сегодня получился такой улыбчивый день.

1. Радуюсь весне и не боюсь ее. 10 лет такого не было.
2. Насладился солнечной погодой. Никогда такого не было.
3. Промочил ноги и замерз, ходил по лужам и не смотрел под ноги. 10 лет такого не было. 
4. Ел на скамейке булочки с сыром и запивал йогуртом. Год такого не было.
5. Смог прочитать вслух отрывок любимой книги и не сорваться на чувства и слезы. 8 лет такого не было.
6. Смог хоть о чем-то поговорить и не выглядеть грубым и безразличным. Месяц такого не было.
7. Увидел опять смешного влюбленного с никчемной завядшей розочкой, чем развеселил себя. Год такого не видел, всегда на это обращаю внимание воть.
8. Смог говорить все, что думаю и не прятаться на маской. Давно такого не было.
9. Занимался смешными и бесцельными вещами. Давно так не делал.
10. И все это перед полнолунием. Безумие... Или я меняюсь в лучшую сторону...

Vent de temps там, или Windstille здесь

Магнитогорск
Метель, ветер: юго-западный, 17 м/с (61 км/ч)

Сегодня город стал ветреным. Ветреный, как французская провинциальная девушка или как мысли весной. Ветреный, весенний, тающий, грязный, жаркий, свежий, пронизывающий, железный, нежный-нежный... Находишься в никчемном и сером доме, построенном черт знает когда, во времена всеобщей и тотальной уравнительности, ничем не примечательный, по идее должный быть прочным и непроницаемым для ветра. Но все же, несмотря на это, по нему гуляет ветер. Поднимает вихри воспоминаний, заставляющий ежиться и укутываться в тоненькую футболку, представлять, что ты находишься где-то в старом деревенском доме, бояться, что вот сейчас выключится электричество - и все. И ты, о! как мечтал об этом, оторван от цивилизации, от информационных сетей, от разъедающих и укутывающих в вату или потопляющих в песке хронологических пластов, непрерывно наслаивающихся над тобой, под тобой, за тобой... И ты остаешься один на один со своей Принцессой.

Захлебываешься в потоках воздуха, в потоках самого Его Величества Времени и Расстояния, тонешь в представлениях, как же этот ветер велик, как же он много может поменять, на сколько разных вещей повлиять...

Кучу всего охота сделать, а в момент когда надо делать - ничего в голову не идет. Просто какое-то проклятие. А со стороны наверняка похоже на какой-то эгоизм. Если это вообще похоже на что-то позволительное или допустимое. А еще скоро полнолуние, повторное лунное безумие, потопление в лунном воображаемом свете.

<...>

И вот что заметил... Каждый месяц случается неделя, когда ничего не хочется делать, ничего не пишется, ничего не читается, не о чем говорить, нечего менять... Просто понимаешь, что надо действовать, что вот время проходит, что оно не вернется уже, что вот еще час просто сгорел и ничего полезного не сделал. Просто убиваешь сам себя в такие минуты и мысли. Чувствуешь себя никчемным, убитым, ненужным и абсолютно зря живущим эту неделю. А иногда больше недели. Ненавижу себя в такие моменты... Как в "Замке" у Франца Кафки. Отчетливые такие взлеты и падения, периоды жизни и горения, а потом смерти жалкого влачение существования. Даже вот не могу в полной мере описать, что я чувствую в такие моменты и такие дни. А ведь главное кажется, что все, что сделал до этого - это бред, ничтожество, высшая глупость, что все там такое одинаковое и уже где-то и у кого-то такое было. Нет свежего ветра, нет освежающей и отрезвляющей волны, движения, стремления, направленности, устремленности, никто и ничто не может принести новое, нет ветра, просто штиль. И никакой мотивации, никакой ценности, хотя бы с кончик иголки.

Просто рутина, затягивающее и зловонное болото, плесень, ржавчина, россыпь бессвязных кусочков, стохастический набор лингвистических конструкций, семантическая несостоятельность всего сказанного и сделанного, отсутствие смысла в необходимой и желанной мере, хаос. Общее падение энтропии, отрицание закона эмерджентности и законов теории систем. Даже вот неумелое оперирование такими терминами еще раз доказывает мою никчемность и абсолютную неприспособленность для такой жизни в таком мире и рассыпаюсь, становясь уже не отлаженной системой, а просто бессмысленным набором кусочков и клочков. Как будто я из прошлого и упорно и тщетно пытаюсь прижиться тут. Даже весна в этот раз никак не пугает меня, а ведь это первая весна с Тобой и первая весна вообще с кем-либо. Слышишь? Я все еще тут, делай со мной что-нибудь, что хочешь и как хочешь, а вдруг я сломаю свою стену отрицания и непонимания, вдруг получится сделать из меня еще что-то стоящее и красивое... Вдруг удастся прорваться через холодную неопределенность, проникающий и страшный взгляд, через повышение голоса, ведь я не специально, ведь я просто такой... Правда такой...

<...>

Я хочу, что-то сделать с собой, но упорно закрываю все попытки изменить меня... Парадокс и идиотизм... Бред, бред, бред и меланхолия... Хм... Меланхолия, корица, ментол, кофе и песок... Вот чем должен пахнуть ветер. И больше ничем.

Черт побери

— Анабель, черт побери тебя такого глупого, куда все делось? Скажи мне, что все это такое?
— Ой... Ну вот как-то так получилось... Я правда не хотел...

А случилось и правда нечто странное — все куда-то делось... Маленькие никчемные фразы, большие признания ни о чем и ни для чего, все-все — глупое, сумасшедшее в плохом смысле, несмешное и грустное, все страхи, все подозрения, все провальные планы, все галлюцинации... Все-все-все, что могло хотя бы чуть-чуть испортить жизнь двух маленьких героев, все просто куда-то кануло и исчезло, как исчезает кусочек свекольного сахара в рубиновой гуще свежезаваренного чая. Каким-то чудом Анабель взял и дел куда-то все плохое, все некрасивое и нечистое... Анабель старался, потратил на это кучу времени и у него получилось.

Анабель несколько месяцев собирал все это в большой мешок, обычный такой тряпичный мешок. Собирал с дотошностью сыщика со Скотланд-Ярда, извлекал все грубые фразы, неосторожные движения, холодные взгляды, как свои, так и Абонданс, вынюхивал глупые запахи, нотки отторжения, даже спрятал в мешок объективное зеркало, и даже шкатулку, и ту тоже, потому что не знал что там, но я она показалась ему объектом, играющим за темные силы. Да, это было волшебство, какая-то магия, но у него получилось...

Только Анабель не заметил, что все стало слащаво красивым, положительным, полностью таким уникально-ровным. Стало как-то неестественно и холодно от того, что все красиво, что нет ничего хотя бы серого, не говоря уже о черном... Стало не с чем сравнивать все, что осталось... И без сравнения все стало одинаковым и скучным. Если раньше были счастливые дни и дождливые, жесты были нежные и обычные, взгляды были укоряющие и наполненные любовью, то теперь все стало просто одинаковое. Каждая слово стало значить то, что о нем написано в словаре. Каждый шаг стал жестоко предсказуем и узнавался уже по первым буквам. Исход каждого события стал известен заранее. Стало нечего бояться, стало не о чем стараться, стало просто скучно, просто серо-весело, красиво-ужасно...

— Анабель... Верни все назад... Мы похожи на искусственную картину. Никак жить только красивым... Естественность предполагает ненулевую игру, никто не проигрывает, никто не выигрывает. Но никто никогда не проигрывает совсем... Не равно, но и ноль на какой бы то ни было стороне.

Анабель почти плакал... Но ведь он старался... Но все должно быть, как должно быть. Зачем трогать, когда все получается само. Пусть немного криво, немного рукотворно, чуток смешно и с ошибками... Ведь в результате получается нечто такое, прямо ах... Ах да, в тот день первый раз пошел дождь. Весенний, робкий, холоднющий до боли в руках.

— Но раз так, — сказал Анабель, уперев кулачки в бока и сверкая глазками, — раз так, я вот на этих красивых салатовых обоях, вместо вот этих цветочков нарисую, нарисую, нарисую вооооооот такое чудище. Лохматое и ужасное-ужасное. Оно из моей любимой сказки потому что.
— Ах так... А я тогда, тогда, тогда буду творить шалости, сентиментальности, что-то такое из детских сказок, буду капризничать и одна съем все пирожное, вот! Буду громко распевать песенки, громко топать ногами и никого не слушаться, молчать и не разговаривать. Потому что я так хочу.
— А тогда я специально разолью компот на белую скатерть!
— Ах так, но тогда я займусь тем, что буду дышать на стекло и рисовать на нем смешные рожицы!
— Да пожалуйста, тогда мне ничего не останется как сделать...
— Ой-ой, как страшно, но у меня ведь есть еще вот что...
— Г л у п о с т и.
— Кто бы говорил... Эх... Можно я обниму тебя?

И стало так проникновенно и весело...

Открытие года

Вот только сейчас я понял себя, углубился в самого себя на еще один шаг. А то, что меня осенило звучит очень просто — я не живу реальными событиями. Моя жизнь, этот мой таймлайн, не череда событий за день, не мои встречи, случаи, истории, разговоры. Они в моем разуме занимают место второго плана. На первом месте течение мысли в прошлом. Я думаю о 19 веке, о прочитаных книгах, строю свою жизнь в прошлом. Думаю о балах, дворах, монархии. Вот поэтому говорить со мной тяжело и сложно. Трудно угадать, что занимало меня весь этот день, все это сразу стирается из меня очень быстро, так что потом сложно восстановить события даже вчерашнего дня. Какая книга, какой писатель, какое событие прошлого вспомнились мне сегодня? Трудно узнать другому человеку. Обсуждать я могу только свою настоящую жизнь. А моя настоящая жизнь нереальна. Она во мне. Снаружи я спокоен, а внутри меня водоворот событий, мелькание образов, кипение и гул.

Знаете, иногда меня занимает то, одежда была интереснее и привлекательнее сто лет назад. Понимаешь, шерстяной сюртук — он намного реален, чем футболка сейчас на мне. Я ощущаю его текстуру, ощущаю его пальцами рук, изгибы, шуршание, прикосновение, представляю, как бы я надевал его, как бы заказывал у портного. А то, что сейчас на мне - бесцветно, тускло, глянцево, никак не удивляет. Все, происходящее вокруг гладко для сознания, оно ни за что не может зацепиться, ничто вокруг не может удержать внимание хотя бы на минуту. И мысль просто безудержно скользит в глубину сознания, где на дне лежат события, которые давно завершились, просто закрылись за дверью времени и забытия. И так день ото дня. Тысячи таких примеров, тысячи сравнений, миллионы проигранных ситуаций и сценариев откидывают меня на сто, сто пятьдесят лет назад. Я судорожно сравниваю два мира и я еще ни разу не признал свое реальное существование в 2010 году лучше мысленной и выдуманной жизни в 1890. Вот в этом моя беда и горе.

Почему-то я не прижился в том мире, куда меня выкинули. Тут для меня все дико, все наиграно, глупо, очевидно и все очень даже понятно.

Я хочу жить в другом времени. И я это делаю в своем сознании, в своих мыслях, совершая просто механические движения в этом мире. Я хочу жить в готическом замке. С арками, нервюрами, пинаклями, витражами, контрфорсами... Чтобы была круглая зала под библиотеку. Камин, кресло качалка... Плед, терраса, пруд... Чтобы все было настоящим, материальным, С запахом, материальными ощущениями. Чтобы было реальным. Чтобы снег отдавался в голове, а дождь звенел всем замком, приносил свежесть и страх, что затопит все к чертям. А то, где я живу сейчас - мертво. Это искусственная цивилизация, у нее нет будущего, она загибается и умирает... В ней все наиграно. Все несет печать и плесень чрезмерного человеческого старания и все обречено. Хотя бы для меня. Я не хочу тут жить. Заберите меня отсюда... Я тут бесполезен...

Стикеры

У меня красивые листья. Спрячь меня от солнца. Не надо так много воды. Странные стикеры появились на дверях моего лифта.

Мне так нравится ловить ветер, залетевший в окно. Посмотри — эти руки в руках. Мои наркотики можно сложить в один карман.

Если бы тогда, 8 лет назад, я узнал бы, что со мной будет впереди, то захотелось бы повесится прямо там. А если так подумать — то ведь впереди не меньше. И только любопытство остается в лапках. А еще 8 лет назад у меня было почти чистое произношение французского языка. И хоть какие-то навыки речи. И получается, что за эти 8 лет я достаточно много приобрел и достаточно много утратил.

Напрягает порой то, что что-то повторяется. И все. Умираешь всегда одинаково. А вот воскресаешь как-то по-разному.

Layers

Все творится на основе чего-то. Даже историю длиною в 8 месяцев можно собрать из 27 клочков каких-то глупостей и блестящих картинок. Никчемные журналы можно превратить в набор картинок, разделить на части — я, ты, мы. Собрать из ничего не значащих обрезков и клочков три листа, в которых каждая часть будет остро ударять по сознанию, откликаться в голове чередой теплых и близких ассоциаций, станет дорогим, где каждая картинка будет угадывать отрезок моей жизни. И сложить из разнородных, противоречивых образов краткий отпечаток меня самого, тебя саму и нас самих.

Все это становится нежным и родным. Символы и идеи правят миром. Любое в этом мире это не только то, что оно представляет собой визуально или вербально. А то, что оно значит, то, с чем связано и ассоциировано. Символы описывают события, характеры, людей. Знаки несут в себе смысл только тем, кто знаком с этими знаками. Семиотика, что тут скажешь.

А идеи безраздельно правят миром. Идеи бессмертны, идея сводят с ума и творят невозможное. Идеи — это страшно сильно и велико. Одержимого идеей движет какая-то сила, что-то неземное и неотступное.

Идеи — это симулякры. Они отражают то, чего нет в реальности. Меня нет в реальности. Есть только моя проекция на этот мир, мое тело и следы. Следы, которые я оставляю, существуя тут. Черную дыру обнаруживают только по ее воздействию на окружающее пространство. Так и человек — его оценивают по тому, как он изменил мир, пока был тут. Пока я не сплю — я здесь, я действую, я делаю. А когда засыпаю я уже в другом месте и меня нет для это мира, тут я ничего не меняю, ничего не создаю и ничего не разрушаю. А значит тут я пропадаю, тут про меня на мгновение забывают. Когда мечтаю, то я попадаю в еще один, свой маленький, мир — тут я уже меняю самого себя, творю внутри себя. Кормлю себя надеждами и грезами.

Нет ничего страшнее идеи, символа, которому следуешь, который прикладываешь на себя. Настоящая идея движет людьми. Войны, смерти, расправы и кое-что еще. Все плывет на идеях.

Иветта, Лизетта, Жанетта, Жоржетта, Мюзета, Полетта, Мариэтта

Почему я такой не понятный, почему думаю не о том, о чем думают все, зачем мне такие жестокие принципы, почему меня абсолютно никто не понимает. Кто дал столько возможности думать, представлять странные картины в голове, кто сочиняет для меня все мои сны, кто придумал для меня такие жизненные принципы, кто позволил подражать писателям и поэтам, почему я сам не смог придумать для себя причины для существования, отчего я могу говорить только метафорами, эпитетами, странным глыбами инсинуаций, принуждений, сумасшествий, глупостей, обломками неумелых и надуманных пышных фраз, никому к черту не нужных и никем не понимаемых. Почему я пытаюсь впитать в себя все происходящее вокруг, смешать со всеми прочитанными книгами, отчего я такая марионетка, которая что-то делает, к чему-то стремится, но ничто не дает мне хотя бы маленького равновесия, хотя бы маленького успокоения.

Отчего я так ненавижу слово любовь. Может оттого, что эта история у многих повторялась по нескольку раз, может потому что я не переношу когда меня сравнивают с кем-то, переносят на меня то, что когда-то переносили на кого-то другого, когда меня отождествляют с чем-то другим, какой-то нарциссизм, какое-то больное самолюбие, желание владеть чем-то безраздельно — желание иметь свое определение каждого слова, каждого мотива, даже самого маленького слова или события. Отчаянное желание создать свой мир. И когда никто не хочет его создавать его, проникаясь идеей, а потом отступая под флагом невозможности и смеха. Какое-то безумное желание делать что-то не так как все, знать что-то до самого конца, владеть своей жизнью, тратиться на что-то или кого-то, рисовать, петь, читать, впитывать, поглощать, удивляться, как раньше, как в детстве. Ах, как счастливы те, кто еще ничего не знает, кому еще ничего ни от кого не надо, кто еще только все узнает, кто еще только начнет понимать.

Те, кто начал все понимать не с поражения, не с ошибки, кто начнет видеть мир не с изнанки, а с его красивой, глянцевой стороны, кто еще сможет поменять свое мнение об этом мире, обо всем окружающем, обо всех событиях. Кто поймет мир не из-за неудавшегося самоубийства, не со слезами, а так вот просто, кто попадет сначала в руки чего-то белого, яркого, мягкого, интересного, лучистого. Кто потом будет думать «во всем есть плохое, но сначала хорошее», а не наоборот.

А ведь так интересно иногда просто думать. Надумать что-то такое, такое мечтательное, красивое, родное и гениальное. Или недодумать, а просто предположить, выразить огромную идею, результат мыслей одной неумелой и кривой фразой. А потом разбиться головой о неразрешимые вопросы окружающих — а как сделать..., а вот есть же такое огромное препятствие..., а как же то, что..., мы же обязаны делать..., мы же окружены... Мы же в осаде какого-то бреда, какого-то грязного мира, где думают только где заработать денег, с кем переспать, где напиться и что еще такого сотворить.

Где каждый день начинается с маленькой смерти, с полета души, где даже маленькие сказочные отрывки — сны, бывают страшными-страшными, еще страшнее реальности. В мире, где каждый день становится только хуже и хуже предыдущего. Где окружающие обстоятельства заставляют делать то, что совсем не хочется, что противно, что ужасно и неестественно. Где каждая секунда создает, а вторая разрушает в два раза больше. Где каждый второй никому не нужен. Где у каждого свое. Ограждаясь в котором каждый чувствует себя в ложной безопасности, закрывается в своей раковине, думает о себе и о всех, рисует мечты, читает свои грезы, увлекается мыслями, переваривает все происходящее вокруг, ловит глазами каждое мельчайшее изменение мира. И все складывает в себе, в своей пыльной кладовке, в своем тайном уголке, чтобы потом унести с собой в могилу, похоронить еще при жизни, не дав увидеть света. И все эти убийства совершать под девизом — ох, мир же жесток; я не пробовал, но я думаю не получится; мне кажется — это невозможно; так до меня никто не делал, значит и у меня не получится. Каждый боится оказаться первым. Идти за кем-то легче всего, делать по примеру, значит ничего не делать.

Где все только говорят, планируют, думают, выдумывают, представляют, мечтают, соображают, имитируют. И мало кто что-то делает. Кто хоть день, месяц, год потратил на приближение к мечте?

Не хочу ничего понимать, столько знать, так остро осознавать себя. Понимать все окружающее, выворачивать себя от всей это пошлости, несуразицы, темноты, тошноты, безысходности, от этого депрессивного водоворота событий. От всего, что приносит болезненное ощущение несовершенства окружающего мира, от его нестыковок, от его смешливости, от пьяноты сознания.

Не хочу, не хочу, не хочу. Хочу сделать что-то свое, что-то красивое, улыбающееся, хочу что-то оставить от себя, хочу дарить себя, расточить себя на что-то одно, хочу сделать, сам, своими руками, хочу, чтобы получилось, свершилось, чтобы хватило сил. Чтобы кому-то это надо было. Никому не нужно то, что я сейчас делаю, никому нет дела до моей болезни информатикой и кибернетикой, кажется, что это пропасть между миром и мной. Что я такой непонятный. Порой кажется, что надо мной смеются, когда я взахлеб рассказываю о чем-то интересном для меня. Каждому из тех, до кого я дотрагивался и кто общался со мной. За исключениями, что важно и хоть как-то несомненно.

Linia

Мягкая, графитовая, фиолетовая линия, проведенная карандашом, несмело струилась по бумаге, оставляя на ней какие-то невнятные следы, описывала какие-то события, рассказывала что-то непонятное и странное.

В ней, в линии, виделось яркое, шелковое погребение мира, заляпанные пыльцой руки и лица, кислые и горькие далекие звезды, голоса умерших людей и их имена, написанные не буквами, а жестами рук — прямо самыми кончиками пальцев, легкими движениями губ и оттенками глаз, которые беспрерывно меняли свои цвета, плавно и в мутном дыме, а потом скрывались за тяжело опускающимися веками.

Перед глазами пролетают события моего прошлого, которые кажутся лишь глупыми картинками. И весь мир в моем сознании начинает рушится. От непонимания его смысла он осыпается по ярусам, по слоям, с первого ряда, как падающие декорации на сцене. И во мне не остается ничего ценного об этом мире. Он начинает казаться пошлым, глупым, пустым, ужасным и безнадежным, просто прогнившим до самого сердца.

Дальше всплывают чьи-то судьбы, истории, реки, ветер, появляется безразличие ко всему происходящему, святое отстранение от окружающего, сардонический смех над окутывающей действительность, а потом странное, возвышенное, опьяняющее чувство всеобъединенности, сакральности и святости каждого момента. А вместе с этим — гигантские, дымящиеся глыбы чьих-то мыслей, мечтаний и снов. Ледяные осколки, цветные шары, ватные, мягкие фигурки, солнечные завесы, непроходимые стены и много, многое, многое...

Пока в голове не блеснет яркая мысль, которая создает вокруг меня черный, электролизованный шар недоумения, недопонимания, идущий вразрез с равновесием, вразрез с понятиями достаточного, дозволенного, красивого, необходимого, естественного.

Тогда открываешь глаза и в голове остается только одна фраза — как разом охватить все это и понять?

Маленькие маленького

Здравствуй. Нет, тут все как всегда. Не хорошо и не плохо. Все тоже цианидовое солнце восходит, как это ни странно, на востоке. По утрам так же отдается в голове — «На небо стекло красивое поражение цветов оттенков яичного желтка, лимонного сока, кошенили и карбункула». А эхо откликается — «На небо стекло. На небо стекло. А зачем небу стекло, оно же бездонно». Скомканные обрывки листков приносят забытые вещи оттуда, где ты сам никогда не был. Так же, как и птицы — прилетают из тех краев, где так хотелось бы побывать.

А сегодня была такая погода. Небо становится серым, грязным, графитовым и пыльным. Деревья на горизонте, еще без листьев и без света в глазах, смазываются в игольчатую строчку, не давая различить каждое отдельное дерево, а лишь представляясь целым ансамблем. Стоят такие на горизонте и притворяются небесными кариатидами. А воздух становится дико прозрачным, представляясь остекленевшей массой, прозрачной на вид, но на каждое вторжение — ветра, птицы, ветки — откликается треском, падающими осколками, паутинками трещин. Вот и все, что можно сказать о таком состоянии пространства вокруг.

А знаешь кто такая Алиса Лиддел? А миф Льюса Кэролла и Алисы? А ведь еще есть Кэрил Лидделл.

Шумный город

Буквально час назад, мне первый раз, осознанно и самостоятельно, пришло в голову, что на город можно не только смотреть; не только ощущать пальцами рук холодное дерево скамеек, восточный ветер или мягкий поток воздуха из открывающихся дверей магазина. Город можно еще слушать. Просто идти, смотреть перед собой и слышать его.

И в следующую секунду оказалось, что шарф развевается не бесшумно, а каждый порыв ветра отдается звуком движущейся материи; каждое касание шарфа моих рукавов отдается маленьким и ничтожным отзвуком. А ведь звук, даже слабый продолжается распространяться вокруг меня, ненадолго оставлять оставлять мои следы там, где я был секунду назад, а теперь уже нахожусь в двух метрах от той точки. И так дальше и дальше. Как корабль, который оставляет разводы на поверхности воды. Вода меняет свой цвет, пенится и покрывается мелкой сетью волн. Просто одно только мое движение оставляет след в этом мире, меняет его бесповоротно и неотступно. Передо мной, повинуясь воздушным потокам, расступаются снежинки, а позади меня они ударяются друг о друга и вертятся в белом хороводе, как на карусели. И повернув голову, можно услышать легкий гул того самого движения. А некоторые снежинки ударяются о мою грудь, плечи, рукава. И каждое такое легкое касание отдается еле слышным щелчком, а все вместе они складываются в еле заметный треск. Наверно, снежинке очень страшно сталкиваться со мной, это меняет ее представления о мире и о ветре. Может быть, ей интереснее было бы упасть на чугунную ограду, на ветку дерева, на чью-то могилу или растаять на чьих-то губах или ресницах. Да что это я в самом деле...

А потом шорох крыльев. Звук зеленого светофора. Сигарета из бумажной, хрустящей пачки и шелест закрывающейся картонной коробочки. Звук зажигалки и отзвук молнии кармана. Легкий вздох и скрип снега под ногами. Скольжение по льду и шепот, шепот, шепот — «потушить свет, чтобы меня притягивало твое присутствие», «ощущать, как перебегает тепло», «как прикосновение кубика льда — чувствуешь легкую дрожь», «прохлада, секунда, обжигает», «шепот как будто лопаются пузырики на пене горячего кофе со сливками», «голубой колокольчик, с которого слетает роса», «шелест платья и мягко на носочках», «сладкий, тягучий дурманящий голос течет по венам», «время утекает и события тотчас стираются», «каждый изгиб, каждая линия, каждый вздох, каждое слово, каждый звук», «стою ли я того, что мне досталось», «не само совершенство», «до конца».

И где-то далеко в голове звон от всего происходящего, и легкие, ледяные, полые, гулкие, звонкие, как серебряные колокольчики, звуки падающих капель чего-то вынужденного и вымученного в глубокую чашу внутри меня. И пока она не наполнилась — значит можно слушать, смотреть и чувствовать. А ты всё даришь мне эти капельки, больше всех. И я счастлив.

Великолепная трагедия

Эта чертова карусель раскручивается мгновенно. Ложишься, закрываешь глаза и полетело. Перед закрытыми глазами проносится череда ярких, vivid, изображений. Похоже на наркотическое опьянение или на сумасшедшее безумие. Голова немеет, разум окутывается туманом, на губах застывает bienheureux улыбка, ощущаешь легкость движений, можешь придать своему телу любую форму, позволяешь себе непозволительные обычно вещи — выкурить сигарету прямо перед сном, заснуть не обняв подушку как обычно, а положив на нее голову, послушать музыку и даже забыться сразу, без двух или трехчасовых ворочаний в постели.

Даже не нужно укрываться ничем, старая привычка спать «под чем-то» на время куда-то пропадает. И можно лежать и ощущать частью себя холодную льняную или хлопковую ткань, а другой частью потоки воздуха над собой. Без мучительных мыслей, без страха темноты, без всего ужасного. Просто ложишься и засыпаешь...

Так бывает только раз в сто лет. И за 5 минут можешь передумать и решить все проблемы, которые так упорно не решались последнюю неделю... Один великий художник так решал сложные задачи: Сальвадор Дали часто прибегал к методу тарелки и ложки. Сидя на стуле, он засыпал с зажатой между пальцами ложкой. Постепенно хватка ослабевала, ложка падала и ударялась о лежащую на полу тарелку. Возникшие во время дремоты мысли могли быть новыми идеями или решениями сложных проблем. Такое правда случается после двух трех тяжелых дней. А потом они приносят мир. А проснувшись утром, выбираешь, какой из двух прекрасных снов запомнить. Потому что два запомнить не успеешь, а так хочется, чтобы хоть одно видение осталось в памяти. Чтобы было потом чем успокаивать себя, когда надо мной опять, в который раз, сгустится тьма, станет тоскливо, униженно, брошено, холодно, безнадежно и так грустно.

...Когда любое малейшее движение станет отвечать ударом по голове. Глухим и метким ударом. До дрожи в руках, тошноты, боязни света, потери вкуса, оглушающей, пьянящей и изничтожающей все той же боли все там же. Онемевающая и покрывающаяся тонкой нитью льдинок и в то же время горячая и жгучая, горькая, странная, заворачивающая в толстый, звуконепроницаемый холст, головокружительная, фривольная, все себе позволяющая, неуправляемая и не требующая приглашения. Все она.

А потом спокойствие и тишина.

И все снова — она, чертова карусель, спокойствие и тишина. Полная Луна. И так в любом порядке и в любом количестве. И только Луна всегда вовремя, так ожидаема и так предчувственна.

Присутствие

Такая скругленная, гладкая, ничем, кроме как своим присутствием, не привлекающая внимание.

Март

Великий Март.

Амбивалентный месяц. Греющий днем и убивающий насквозь продувающим ветром ночью. Рождающий капельку воды на скате крыши, ведущий ее, сияющую в солнце, вниз-вниз, а потом резко и безжалостно кидающий ее вниз, сковывающий ее, летящую, холодным ветром. А потом с улыбкой наблюдающий, как замерзший кусочек воды, который уже не похож на капельку, разбивается об асфальт с хрустальным звоном. Смотрит на эту нелепую смерть, улыбается, а потом хватает в руки ворох снега и устраивает траурный, белый карнавал, заметая все пределы и все концы. А потом соблазняет еще и еще одну каплю... И всех безжалостно убивает. И лишь потому прощают Март, что он в силах все это воскресить. В силах найти тепло для льда. Лоляьда.