Как так

Холодно. Ночью всегда так холодно. Идем не знаем куда. А рядом река, холодная и стальная. Особенная атмосфера, мягкий воздух. Все тот же подъезд. Все тоже розовое. Где я стою, тебя там нет. Конечно, легче сделать вид и сказать, что вскрыть вены — самое подходящее в этот момент. На белом телефоне оставалась только невидимые отпечатки пальцев, легкие и невесомые капельки от влажного дыхания, постоянный сигнал разряжающейся батареи. Мну. Мну. Мну. Там отклеились обои. Тут ничего не видно. Может потише музыку. Когда? Ну и ладно. Доставка работает? До 10? Хорошо, спасибо. Зайду? Все, жди. Да конечно все уже без разницы. Просто было как-то близко, так близко что обжигало самые кончики ресниц. Самые кончики пальцев касались густой, обволакивающей, частой, мелко и подробно структурированной массы. Руки устали. Я уснул? Сколько я спал, пора бежать в перекресток, в кольцевое движение, в железный шум, в праздник сознания. Не вернусь я больше. Смешно конечно. Кто бы сомневался. Не говорите некоторые вещи вслух. Не говорите. Не опошляйте их, облекаю в глупую и грязную мантию «вслух сказанного». Промолчите. Зачем все так усложнять. Все получится. Но не в этой главе. Давайте попросим того, кто все это читает выкинуть эту жалкую книжку, а вместо взять чистый лист и быстро, а местами размеренно и часто-часто написать нечто новое. Ведь получилось, скажет он позже. Да-да-да, вы не поверите, он так и сказал. Вот сам слышал.

Silentium

Голая, тихая, никого не трогающая тишина обволакивает медленно, но верно, проваливается в бездонную глубину глаз, мягко обнимает, ступает пушистыми лапками по всему телу, скользит по всем главным линиям, скатывается маленькой-маленькой, цепляющейся за все только, что можно, капелькой, смешно и аморфно изменяющей свою форму, но оставаясь верной своему почти никакому содержанию. А потом разбивается в самом низу, где-то, куда уже не доходит солнечный свет, на мириады лепестков, апельсиновые деревья, мандариновые запахи, терпкую пыль цитрусового масла, теплые и густые молочные шарики, холодные и острые пирамидки-льдинки, осенние, а может даже весенние, ручейки, толпы воздушных шариков, телефонные звонки, на звуки набираемого текста и на тысячи-тысячи бесполезных, не формализуемых ананкастных и апофеничных деталей и фраз, заметок на полях мягких карандашом, рассыпанных мыслей и обрывков сознания.
Полная тишина рождает такое непонятное, ужасно грустное наблюдение за самим собой самим собой. Из ничего получается нечто такое, которое потом с легкостью связывается со всем окружающим, прошлым окружением и будущим. А иногда и вообще ни на что не ложится, просто повисая в воздухе еще одним сгустком переживаний и мыслей, а потом медленно тает, как огромная глыба снега в тени большого здания, бывает, что даже до середины мая. И получается зыбкое равновесие цветущих яблонь и деревьев, теплого ветра перемен, раздирающего обоняния букета ароматов и запахов и холодного, неподвижного, быстро умирающего, почти всего черного, рыхлого и зыбкого остатка белой, королевски гордой и величественной зимы. Такое маленькой представительство в уже враждебном мире весны.