Зеленые ярлычки, привязанные на грубые, туго натянутые веревочки, целых три, рвущиеся из пара горячего ромашкового озера, рвущиеся вдоль и пополам.
Сладко приятные, как корни солодки, отражающиеся в глубине бронхов, вызывающие тяжесть так, что можно вдохнуть полной грудью. Потом пальцами, с ощущением горячего и сухого полотенца, потереть глаза. Вытереть холодный пот со лба. И броситься в жар. И в луг. И в тягучий воздух, насквозь гудящий и жужжащий. И в стеклярус крылышек. В росяные капли. В хрустящую и сочную траву. И в лето. И в ромашки, ромашки, ромашки!
Стертое небо-нёбо. До усталости мяты, до прохлады, до липких губ. До всего, всего, всего.
В траву на чьей-то могиле. Она там всегда самая зеленая.
