безразмерно большие окна.

однажды ты обрастешь челкой, о тебе на вид станет больше, чем нужно им. заметишь это однажды, потом вспомнишь еще раз, а далее — начнешь замечать чаще и чище. потом выйдешь из дома, сердце остановится едвали, дыхание собьется наврядли. побежишь, растягиваясь позвонками, забыв заломать себе руки (равно сломать-расслоить сиальмы сна), очнешься на второй платформе, от нужной тебе. вернешься обратно одной станцией, забегая на поезд на навстречной платформе и поймешь, что — что-то легче стало. забудешь и не обратишь внимания. а потом еще раз выйдешь из дома, — раз тебе никто не сказал, что нет больше весны варшавы 198-первого; разве важно, что лето, которое сегодня, ближе теперь к осени, чем к весне, а ты только понял. спрыгнешь со ступени, поймав, спокойно лежащий воздух, в восходящем потоке его-своего падения, заставляя его [поток] смешиваться и дрожать, как температурный перепад насквозь всего материка, резко повернешь голову набок, поймав параллельный слой движущегося воздуха (накрест пролетая). волосы развеешь и вроде — не оброс, вроде не мешает, вроде только что было нормально, давай оставим, пожалуйста. лоб холодный, кусается против ветра, сопротивляется-рассекающий. ничего на нем нет, как и нет чего-то такого, чтобы лететь так всегда, — навстречу звуку и волнам, горькой своей кожей вторгаясь и споря с самой солнцем-ней. горькой — от всего, что на ней (вот тут не Ней же, а ней — на коже) — лак, вода, дезодорант, мыло, полотенце и радость. а потом все вернется. беспокоит, трогает и касается. но ты знаешь, что делать. теперь есть способ. и это ты-невозмутимая против меня-я. подворачивай все, даже не только одежды части, а подворачивай — дороги, голову, мышцы и ноги, будь в неудобной позе и тянись.